источник http://planeta.moy.su

 

 

Читать дальше

Читать дальше

Ги Дессат (Guy Dessapt) — родился в 1938 году в Центральной Франции. Закончил художественное училище в Париже. 
С 1960 года 7 лет Дессат работал в Нью-Йорке где исследовал разнообразие художественных стилей и техник. В настоящее время он проводит большую часть своего времени в доме, построенном его дедом во Франции вместе с женой и детьми.
 Его работы высоко ценятся знатоками искусства по всему миру.

 

Читать дальше

                                             Залит лучами розового света,
                                             Целующими черепицу крыш,
                                             Любовь художников, писателей, поэтов,
                                             Любовь с прекрасным именем Париж...

 

Читать дальше

Анна Глазунова, Хабаровский край, посёлок Чегдомын

Для меня все книги и рассказы интересны, поучительны и по-своему нравоучительны. Поэтому я очень люблю читать! Я хожу в музыкальную школу, с ранних лет я начала петь и продолжаю заниматься до сих пор.

Страницу военной истории нашей писала и ты, Умальта 

Я живу в Верхнебуреинском районе, в поселке городского типа, который называется посёлок Чегдомын (в переводе «сосновая вода»). Я учусь в 3 «В» классе в МОУ СОШ №6. В новом году, 2012, нашему району исполняется 85 лет. Это большой праздник для нас. Но я хочу свой рассказ посвятить тому уголку нашего района, которого уже нет. Но большинство людей знают и помнят его — это маленький посёлок Умальта. Моя бабушка родом из этого посёлка, она много рассказывала мне о нём. Наша учительница, Юдина Елена Николаевна много рассказывала нам о замечательных людях, которые там работали и добывали молибден. Но начнём с самого начала. 
Меня заинтересовала история открытия месторождения молибдена. Где же родился в нашем районе этот металл? Вот послушайте такую историю. 
Жил на берегу реки Умальты, в ста километрах от посёлка Чегдомын, зимовщик А.Г.Гилёв. В его обязанности входило встречать, кормить, предоставлять отдых уставшим караванщикам, которые доставляли различные грузы по реке Бурее на Софийский золотодобывающий прииск. Как-то летом в начале 1913 года сидел А.Г.Гилёв на берегу Умальты с удочкой и увидел странно блеснувший в воде камень. «Не должно такого быть, камни в воде не блестят, — подумал Андрей Григорьевич. Присмотрелся повнимательнее — блестит, невдалеке ещё один такой же. Заинтересовался, полез в воду, вытащил оба камня, тяжёлые, ясно обозначены кристаллами свинцово-серого металла. Положил он в рюкзак и забыл про него. Но появился в зимовье купец. Передал А.Г.Гилёв ему камень, он увёз его в столицу, связался там с людьми, а те отправили находку на анализ в саму Англию. Образцы молибденовой руды были проанализированы в Лондоне Бенедиктом Кито. И вдруг англичане запросили у молодой советской республики концессию на разработку и добычу в Умальте редкого на Земле металла — молибдена. Советская республика отказала англичанам в концессии, но своим геологам дала строгое задание: разведать и отправить запасы. С 1928 года началось планомерное изучение района, в том числе Умальтинского молибденового месторождения. Изучением занималась геологоразведочная партия под руководством геолога Н.А.Хрущёва. Разведали и доложили: есть на Умальте промышленные запасы драгоценного металла. 
Я сделаю небольшое отступление. Меня очень заинтересовал этот металл, особенно его название. Когда мы ходили с классом в Чегдомынский краеведческий музей, то там целая комната посвящена труженикам тыла -умальтинцам. Все экспонаты рассказывали нам об этом тяжёлом труде и о замечательном камне — молибдене. Мы долго держали этот камень в руке и не могли поверить, что он спас Родину от фашистов. Так что же такое молибден? 
Молибден — это металл, живущий под названием «молибдос», означает по-гречески «свинец». Основная сфера использования молибдена — легирующие добавки к сталям. Недаром молибден долго называли «военным металлом»: броня танков и кораблей, стволы орудия, бронебойные снаряды производятся из молибденсодержащей стали. Только военным этот металл был известен задолго до появления танков и пушек: легендарные самурайские мечи, секрет изготовления которых в Японии хранился веками, содержали природную примесь молибдена. 
С 1934 года начал функционировать рудник, естественно, с жилым посёлком, в котором проживали в то время 506 человек. Назвали посёлок Умальтинский, хотя до 1934 года он назывался Половинка, по названию зимовья нашего героя А.Г.Гилёва. В 1935-1936 годах строится со всеми необходимыми объектами: шахтой, обогатительной фабрикой, механической мастерской, гаражом, жилым поселком, школой, отличным Домом культуры. 
Но вот началась Великая Отечественная война. Я снова делаю небольшое отступление. Нас молодых до сих пор волнует эта тема. С каждым годом мы все дальше и дальше уходим от военной поры. Но время не имеет власти над тем, что люди пережили войну. Это было очень трудное время. Советский солдат умел смело смотреть в глаза смертельной опасности. Его волей, его кровью добыта победа над сильным врагом. Женщины и подростки стали главной силой на трудовом фронте. Мои земляки сделали много для победы над фашисткой Германией. 
В период Великой Отечественной войны существовавший на Северном Кавказе в Кабардино-Балкарии Турнаузский молибденовый рудник в 1941 году во время отступления был взорван. Теперь вся надежда была на Умальту, а она находилась в глухой тайге, за тысячи километров от машиностроительных заводов Урала. Дорог до Умальты не было, добраться можно было по воде, а зимой по реке Бурее. Рудник, где добывали молибден действовал бесперебойно, люди работали круглосуточно, смена составляла 12 часов. Толчком к этому были правительственные телеграммы, подписанные лично Главнокомандующим Красной армией И.В.Сталиным, а также телеграммы от заводов- переработчиков: «Из-за нехватки вашей продукции срывается выпуск танков». Энтузиазм был велик, люди трудились на совесть, молибден шел беспрерывно. Вся надежда на Умальту. Рудник успешно справлялся с планом добычи стратегического металла. 
Молибденовая руда залегала в кварцевых породах, при бурении кварцевая пыль буквально висела в воздухе забоя, часто от пыли не было видно самого бурильщика. Рабочий был в респираторе, но пыль проникала в лёгкие. Затем организовали мокрое бурение. Все равно пыль проникала в лёгкие — случаи заболевания силикозом были весьма частые. 
Мне пришлось открыть справочник, чтобы подробнее узнать об этой болезни, от которой умирали умальтинцы. «Силикоз – профессиональная болезнь, вызываемая длительным вдыханием пыли, содержащей свободную двуокись кремния (пыль кварца, кварцитов, песчаника…)». Но если говорить о силикозе, то в стране социализма его не должно быть — такова была версия правительства. А люди на рудниках заболевали им. Бурили породу, пыль оседала в лёгкие и цементировала их так, что нельзя было разрубить топором (такой эксперимент проводили медики). Больше двух лет работы в шахте даже самые крепкие люди не выдерживали. Медицинские осмотры выявляли все новые и новые случаи заболевания горняков. И тут на помощь умальтинцам приходят заключённые. Заключённые поступали на рудник в рваной одежде, дырявых сапогах, по мере возможности им выдавали со склада новую спецодежду, обувь, и люди были благодарны. Отплачивали добросовестным, напряженным трудом. После смерти Сталина и бериевской амнистии в 1954 году всех заключенных с рудника убрали. 
Но меня мучил вопрос, как же молибден доставляли на Большую землю? Доставка молибденового концентрата была очень большой проблемой. А молибден ждала вся страна. Дороги от рудника на Большую землю не было, а потому остро встала проблема доставки молибдена с рудника. На помощь пришла авиация. Для этого было создано Умальтинское авиазвено особого назначения. Из Усть-Умальты до Чекунды молибденовый концентрат доставляли на малюсеньких «кукурузниках». По два-три мешка весом по 60 килограммов. Затем концентрат в Чекунде перегружали в самолёты ПС-40 грузоподъемностью до 800 килограммов и доставляли до Архары. Здесь концентрат перегружали в железнодорожные вагоны и отправляли в Челябинск на сталелитейные заводы, на которых изготавливали легированную сталь. 
Двадцать пять лет Умальтинский рудник выдавал на-гора ценную руду. И вот его закрыли. Сразу после войны открыли новые молибденовые рудники. Молибден там обходился государству значительно дешевле. Постановлением №4 от 8 января 1962 года «О ликвидации Умальтинского рудника» ввиду полной отработки балансовых запасов на Умальтинском руднике на 1 января 1962 года Умальтинский рудник официально закрыли.
Вот и всё. Моя история закончилась, но я хочу чтоб каждый школьник нашего района знал о существовании этого посёлка, где в годы Великой Отечественной войны добывался драгоценный металл — молибден, который спас не только наш район, но и всю страну от войны. Я хочу поздравить всех земляков с праздником – 85-летием района и пожелать всем счастья и здоровья. Особенно всем ветеранам Великой Отечественной войны жить долго и счастливо. Мы понимаем, что надо отдавать дань прошлому, ведь пройдут годы и имена сотрутся, останется только подвиг народа. Подвиг, который будет жить вечно!

Жизнь — это то, что случается с нами, пока мы строим планы на будущее.       Томас Ла Манс

С точки зрения молодости жизнь есть бесконечное будущее; с точки зрения старости — очень короткое прошлое.  Артур Шопенгауэр

В жизни всякое бывает, но с годами все реже.  Борис Крутиер

Если хочешь, чтобы жизнь тебе улыбнулась, сначала сам улыбнись жизни.  Джон Э. Смит

Алексей ЩЕГЛОВ

Записки «эрзац-внука»

Ей было около 20 лет, когда она встретила в Ростове-на-Дону мою бабушку, Павлу Леонтьевну Вульф, известную провинциальную актрису, которая стала ее первым театральным педагогом.

«Павла Леонтьевна спасла меня от улицы», — говорила Фаина Георгиевна.

В Ростове-на-Дону, посмотрев один из спектаклей с участием П.Л. Вульф, Фаина Георгиевна на следующее утро пришла к ней домой. У Павлы Леонтьевны была мигрень, она отдыхала и никого не принимала. Но настойчивости молодой девушки пришлось уступить. Вошла нескладная рыжая девица со словами восторга и восхищения ее игрой. А потом стала слезно умолять Вульф взять ее в труппу, потому что она тоже хочет стать актрисой. Павла Леонтьевна холодно дала ей пьесу, которую сама для себя забраковала, со словами: «Выберите любую роль и через неделю мне покажете». Фаина Георгиевна выбрала роль итальянской актрисы и готовилась к показу очень серьезно. Она нашла, пожалуй, единственного на весь город итальянца --булочника и стала брать у него уроки итальянской мимики и жеста. Булочнику Фаина Георгиевна отдавала весь дневной заработок, который получала, участвуя в массовке. Но когда она явилась через неделю к П.Л. Вульф с готовой ролью, та поняла, что перед ней великий талант, и взяла Фаину Георгиевну сначала к себе в семью, так как театр уезжал в Крым и немедленно зачислить девушку в труппу возможности не было.

* * *

Мое самое ранее воспоминание о Раневской почти совпадает с первыми впечатлениями жизни. 1942 год, мне 2 — 3 года, эвакуация в Ташкент, улица Кафанова, где мы все — бабушка, мама, Фаина Георгиевна и Тата — жили.

Из того периода сохранилось в памяти звучание голоса Фаины Георгиевны, вернее проба голоса, актерский звук «и-и-и» — протяжный, грустный. Раневская тренировала голосовые связки. Вот это «и-и-и» навсегда у меня связано с ней, с детством, с первыми воспоминаниями о близких. Мы жили в деревянном доме с высоким цоколем; наверху в бельэтаж вела длинная деревянная открытая лестница, по которой поднималась в свою комнату Фаина Георгиевна, где стоял ее диван, где она спала, беспрерывно курила и однажды заснула с папиросой в руке, выронила ее, одеяло и матрас задымились, был переполох. С тех пор с Фаиной Георгиевной я связывал клубы дыма, а поскольку тогда только учился говорить, называл ее «Фуфа». Так, Фуфой, стали называть Раневскую друзья, приходившие к ней в Ташкенте, и потом это имя сопровождало ее всю жизнь.

(...) Вернувшись из эвакуации, мы поселились на первом этаже двухэтажного флигеля по улице Герцена, когда-то принадлежавшего семье Н.Н. Гончаровой. Иногда рано утром Василий Иванович Качалов тихо стучался в окно к Фаине Георгиевне — они дружили — и та выручала его рюмкой водки. На столе Раневской, за которым она и Павла Леонтьевна работали (этот стол сохранился), стояли фотографии двух актеров — Веры Федоровны Комиссаржевской (с дарственной надписью бабушке) и Василия Ивановича Качалова. Было еще одно фото Качалова, закуривающего папиросу, с его надписью: «Покурим, покурим, Фаина, пока не увидела Нина». Нина, может быть, жена Василия Ивановича, а может быть, многолетняя подруга Фаины Георгиевны — Нина Станиславовна Сухоцкая, актриса Камерного театра, с которой они вместе снимались в фильме «Пышка». Нина Станиславовна была участницей гастролей театра по Америке, свидетельницей небывалого успеха Таирова и гибели Камерного, когда его как «непролетарский» закрыли по доносу завистливых коллег. Обе дружили с Таировым. Фаина Георгиевна рассказывала об ужасе в глазах великого режиссера, когда он прибегал к ней и растерянно спрашивал: «Везде висят мои афиши, расклеены по всему Тверскому бульвару, разве театр закрыт?!» Да, театр был закрыт, это свело Таирова с ума.

А у Фаины Георгиевны началась бессонница, она вспоминала его глаза и плакала по ночам. Потом обратилась к психиатру. Мрачная усатая армянка устроила Раневской допрос с целью выяснить характер ее болезни. Фаина Георгиевна мастерски изображала, как армянка с акцентом спрашивала ее: «На что жалуетесь?» — «Не сплю ночью, плачу». — «Так, значит, плачете? А отчего плачете?» — «Жалко моего друга, я его очень любила». — «Так, значит, любили, а теперь плачете?» — «Да». — «Сношения были?» — пристальный взгляд армянки смущал Раневскую. «Что вы, что вы!» — «Так. Не спит. Плачет. Любила друга. Сношений не было. Диагноз: психопатка!» — безапелляционно заключила врач.

(...) Дома, у железной печки, не всегда удавалось продолжить наше общение — я часто капризничал. И тогда Фаина Георгиевна придумала инструмент моего укрощения — «Отдел детского безобразия». Фаина Георгиевна набирала по телефону какой-то «секретный» номер и просила прислать специалиста по детскому безобразию. Однажды после «вызова» в дверях показался огромный человек в полушубке с поднятым воротником, замотанный в шарф, в валенках, очках и шапке и низким голосом потребовал нарушителя. Конечно, это была Раневская, изображающая сотрудника «Отдела». Мне было страшно как никогда. Домашние уговорили «сотрудника» не забирать нарушителя, так как он обещает исправиться. В передней «униформа» была скинута и спрятана, Фаина Георгиевна вернулась веселой, а я некоторое время вел себя хорошо.

(...) Однажды Фаина Георгиевна привезла мне заводную машинку — сувенир от маршала Толбухина для ее «эрзац-внука».

С Толбухиным Раневская встретилась в Тбилиси. Ее рассказы о Федоре Ивановиче были проникнуты удивлением, нежностью и совершенно лишены свойственной Раневской иронии. По-видимому, она нашла в маршале черты, каких не встречала раньше у военных. Сохранилась удивительная фотография Фаины Георгиевны той поры. Она стоит в парке, высоко над городом, лицо в широкополой шляпе волнующе прекрасно.

И еще одна фотография с Толбухиным: сидят за столом, обедают, в руках рюмки, смотрят друг на друга. Оба молодые, счастливые...

Их дружба длилась недолго: в 1949 году Федор Иванович умер.

(...) Раневская разъехалась с П.Л. Вульф только в 1948 году, когда наша семья перебралась на Хорошевку, далеко от центра, без метро. Фаина Георгиевна осталась в центре, рядом с театрами, но в одной комнате коммуналки в Старопименовском переулке. Комната имела остекленный эркер, выходивший в стену соседнего дома. Из-за этого здесь всегда царил полумрак, постоянно был включен торшер под большим желтоватым абажуром. У противоположной от окна стены стояла тахта Фаины Георгиевны.

С этой комнатой связаны визиты самых разных людей, друзей и гостей Раневской, легенды о целой галерее то и дело сменявшихся домашних работниц. Лиза была, пожалуй, самая яркая из них. Она очень хотела выйти замуж, вопреки своей малопривлекательной внешности. Фаина Георгиевна решила помочь. Как-то пришла к ней Любовь Петровна Орлова, сняла черную норковую шубу в передней и беседовала с Раневской в ее комнате. Лиза вызвала свою хозяйку и попросила тайно дать ей надеть всего на полчаса эту шубу для свидания с женихом, дабы поднять свои шансы. Фаина Георгиевна разрешила. Домработница ушла. Прошел час. Любовь Петровна собиралась уходить, но Фаина Георгиевна изо всех сил удерживала ее, не выпуская из комнаты. Лизы не было. Гостья пробыла у Раневской три часа, пока Лиза, войдя в переднюю, не хлопнула дверью. Со Старопименовским переулком связано имя давнего друга Раневской Александра Александровича Румнева, снимавшегося вместе с ней в сцене бала в фильме «Золушка», искусного графика, обладавшего изысканными манерами. Раневская называла его «Последний котелок Москвы». Он часто приходил к Фаине Георгиевне в ее полутемную комнату, они долго беседовали, он садился рядом и рисовал ее своим тонким карандашом; часто засиживался допоздна. По меркам Лизы, обстановка была интимная. Раневская рассказывала, как однажды Лиза выразила ей своей протест: «Фаина Георгиевна, что же это такое?! Ходить-ходить, на кровать садиться, а предложения не делает?!»

Раневская мастерски показывала, как Лиза, готовясь к свиданию, бесконечно звонила по телефону своим подругам: «Маня, в тебе бусы есть? Нет? Пока». «Нюра, в тебе бусы есть? Нет? Пока». «Зачем тебе бусы?» — спрашивала Фаина Георгиевна. «А шоб кавалеру было шо крутить, пока мы у кино сидим!» — отвечала та. Когда замужество наконец состоялось, Раневская подарила ей свою только что купленную роскошную кровать — для продолжения Лизиного рода. А сама так до конца жизни и спала на тахте. «У меня хватило ума глупо прожить жизнь», — позже записала Ф.Г. Раневская.

(...) Несколько раз мы справляли вместе с Фаиной Георгиевной Новый год. Наш двухэтажный коттедж на Хорошевке, задуманный тогдашним главным архитектором Москвы Дмитрием Чечулиным как элемент загородного расселения и построенный пленными немцами к 1948 году, был населен актерами театра Моссовета — внизу жили Пироговы, Осиповы, Парфеновы, Бенкендорфы-Злобины; наверху — Названовы-Викланд и наша семья.

Хорошевка была для Раневской домом, где жили люди, которым ей всегда хотелось помочь, где она чувствовала себя чуть-чуть триумфатором, волшебником, приносящим сюрпризы, подарки, неожиданности. Как-то привезла к нам Светлану Сталину, с которой в это время встречалась, — хотела познакомить ее с Павлой Леонтьевой. А может быть, хорошо понимая состояние Светланы (шел 1954 год), надеялась хоть чуть-чуть компенсировать, рассеять ее одиночество и замкнутость… Помню молодую рыжеватую женщину, очень скованную, с крепко сжатыми губами. Все, что было в ней внешне некрасивого, немного напоминало ее отца. Но связать эту в общем-то интересную женщину с цветными фотографиями вождя из «Огонька» казалось невероятно трудным. Говорила она негромко, но не испуганно, а уверенно. Обед быстро закончился, но надолго осталось ощущение какой-то несовместимости. Светлане Иосифовне так и не удалось найти верный тон, попасть в атмосферу нашей семьи. После ее ухода в комнате словно повисло ощущение беды.

(...) В начале 50-х годов Раневская получила двухкомнатную квартиру в высотном доме на Котельнической набережной. Квартира высшей категории, с двумя смежно-изолированными комнатами, квадратным холлом, большой кухней и всяческими удобствами. Во дворе находился огромный подземный гараж для машин жильцов. Одно неудобство — далеко от театра, от Хорошевки. У Раневской никогда не было ни дачи, ни машины. И она решила нанять на время шофера с машиной, некоего Завьялова, человека хмурого и необаятельного. Однако с его помощью Фаина Георгиевна часто приезжала на Хорошевку, ночевала, оставалась на праздники, ездила с П.Л. Вульф в Серебряный бор.

Она очень тосковала в своем Котельническом замке. Правда, ее часто навещали друзья: приходили Твардовский, Рындин, Уланова, приезжала Татьяна Тэсс на своей новой «Волге», над ней жили режиссер Майоров с женой. Но все-таки ей было там неуютно: двор шумный, к булочной, находившейся на первом этаже, беспрестанно подъезжали машины с хлебом, грузчики переругивались, все было слышно. Рядом, в доме на Швивой горке, жила Вероника Витольдовна Полонская (Норочка) — последняя любовь Маяковского, самая близкая подруга моей матери. Полонская иногда заходила к Фаине Георгиевне, хотя Раневская не могла забыть и простить легкомыслия Норочки в молодости — считала, что та должна была понять, кем был Маяковский.

Однако на Котельнической набережной у Фаины Георгиевны был период в начале 60-х годов, когда она не чувствовала себя одинокой. Из эмиграции вернулась ее родная сестра — Изабелла Георгиевна Аллеен. Долгое время она жила в Париже, потом вышла замуж, переехала в Турцию, однако ее муж умер. Оставшись совсем одна, Изабелла Георгиевна прочла однажды о своей сестре, узнала, что та лауреат многих Государственных премий, кинозвезда и крупная театральная актриса и, очевидно, богатый человек. Написала Фаине Георгиевне письмо и приехала по ее приглашению в Россию, в Москву. Приехала окончательно, поменяв у нашего государства 1000 долларов на 900 рублей по курсу, и сестры стали жить вместе на Котельнической, каждая в своей комнате. Правда, у Фаины не оказалось богатства, машины, виллы и всего остального.

Белла и в старости оставалась очень красивой женщиной: огромные грустные глаза, правильные черты лица. Обаятельная и даже слегка кокетливая немолодая женщина, она тщательно следила за собой. В ее комнате из украшений стояли лишь медные, безумной красоты, турецкий кувшин и чайник. Изабелла Георгиевна не могла адаптироваться к социалистической действительности. Она постоянно рассказывала о своих прогулках по незнакомой Москве: «Я заказала очки на улице какого-то сентября; где это Фаина?» — имелась в виду улица 25 октября, ей неведомого.

(...) В 1969 году Раневская по настоянию своей подруги Нины Станиславовны Сухоцкой, жившей по соседству, переехала в кирпичную 16-этажную «башню» в Южинском переулке, в «тихий центр». Наверное, это было правильно — Фаине Георгиевне стало легче жить: театр был рядом, забегали актеры. Дом был построен скучно, но капитально — «для хороших людей».

Раневская с Ниной Станиславовной и со мной ездила в хозяйственные магазины, покупала для дома крючки, лампы, занавески. Купила Фаина Георгиевна и гостиный гарнитур из карельской березы — с лебедиными шеями и головами вместо ножек. Надо было устанавливать, прибивать, вешать. Наконец, все устоялось. На стенах — любимые фотографии с дарственными надписями — от Рихтера, Пастернака, Шостаковича, Ахматовой, Улановой, Бабановой, Вульф, висели — рельеф Пьеты и гипсовый контр-рельеф Пастернака, виды Кракова, фотографии собак. На полке стояла белая скульптура Чехова с до неузнаваемости вымытым домработницей Лизой гипсовым лицом. Как всегда было много цветов; потом появился цветной телевизор, соединивший Раневскую с внешним миром. На столе в гостиной и спальне стояли фотографии Павлы Леонтьевны, повсюду — книги.

9 мая мама скоропостижно скончалась. Раневская не пошла в театр на панихиду. В карауле стояли студенты ГИТИСа, актеры, архитекторы. Помню крупные, как град, слезы Юрия Александровича Завадского. На Донском, рядом с надписью «Незабвенной памяти Павлы Леонтьевны Вульф — осиротевшая семья», Раневская сделала надпись «Ирина Вульф, 1972».

Каждую субботу или воскресенье я старался бывать у Фаины Георгиевны, когда уходил, она всегда нагружала меня бананами, отрезала буженины, посылала конфеты Тане. Она чувствовала мое горе глубже меня. А я спасался работой — в это время подходило к концу строительство Дворца пионеров в городе Кирове. Я подарил Фаине Георгиевне буклеты с видами этого здания, принес медаль — работа была отмечена премией совета Министров СССР. Раневская поцеловала меня и, помолчав, сказала: «Вот, не дожила Ирина».

И самой ей было нелегко: дуло из окон зимой, мы заклеивали, надо было гулять с Мальчиком — ее домашним другом, собакой самого скверного характера. Она тратила несоразмерные деньги на жизнь, стараясь меньше думать о быте, нанимала домработниц, которые ее раздражали. Ее верные друзья, Нина Станиславовна Сухоцкая и Елизавета Моисеевна Абдулова, часто бывали у нее, помогали. «Елизавета Моисеевна досталась мне в наследство от Абдулова», — удрученно говорила Фаина Георгиевна. «Нина очень много говорит», — жаловалась она. Но если их долго не было, Раневская волновалась. Подаренный ей телевизор она в конце концов признала — выуживала оттуда полюбившихся ей актрис и актеров. Так она открыла для себя Наталью Гундареву, Елену Камбурову, Марину Неелову. Марину она пригласила к себе, а потом очень привязалась к ней и искренне полюбила.

Фаина Георгиевна пыталась заменить мне мою старую семью, старалась после смерти мамы не дать мне почувствовать пропасть утраты. Какая-то особая нежность, как когда-то в Ташкенте, вновь возникла между нами. Мне было неимоверно жаль ее, сидящую одну перед телевизором, иногда засыпавшую в кресле, с открытой входной дверью, чтобы не звонили, когда она отдыхает. Если приходила моя Таня, Фаина Георгиевна бодрилась, подтягивалась и меньше грустила. Однажды она потребовала у Тани, инженера по профессии, объяснить ей, почему железные корабли не тонут. Таня пыталась напомнить Раневской закон Архимеда. «Что вы, дорогая, у меня была двойка», — отрешенно сетовала Фаина Георгиевна. «Почему, когда вы садитесь в ванну, вода вытесняется и льется на пол?» — наседала Таня. «Потому что у меня большая жопа», — грустно говорила Раневская. Истина осталась для нее скрытой.

В последние годы Фаина Георгиевна «отдыхала» в Кунцевской больнице. Мы с Таней однажды навестили ее. Видим, сидит в кресле бледная, усталая, с загипсованной рукой. «Что случилось, Фаина Георгиевна?!» — «Да вот, спала, наконец, приснился сон. Пришел ко мне Аркадий Райкин, говорит: «Ты в долгах, Фаина, я заработал кучу денег», — и показывает шляпу с деньгами. Я тянусь, а он зовет: «Подойди поближе». Я пошла к нему и упала с кровати, сломала руку. Врач намазал мне руку обезболивающим кремом для спортсменов, боль прошла. А он командует: «А теперь — как солдат, как солдат — смелее, махать, махать!» Потом действие мази кончилось, и я всю ночь кричала от боли… Наверное, у этого врача очень хорошая анкета», — вздохнула Раневская.

(...) Если были на свете письма, которые без спазмы в горле невозможно читать, — это ее письма, ее открытки. Каждую почту приходили они к нам, написанные таким знакомым крупным почерком, сначала спокойные, грустные, вопрошающие. Когда она поняла, что я приеду в отпуск, а потом опять улечу в Кабул, — огорчилась.

В августе 1983-го мы были у нее, на месяц прилетев в Москву. Вместе учились обращаться с пневматическим японским термосом, который мы подарили ей на день рождения, примеряли новый лиловый халат. Халат не подошел, а про японский термос она благодарно и трогательно сказала: «Европа!»

Кончилось время моего отпуска, всю неделю я бывал у Фаины Георгиевны, но наступил день отлета. Я видел, знал, что делаю что-то противоестественное, и с жалостью и болью прощался с любимым человеком, который опять будет посылать эти отчаянные письма, открытки, полные горькой любви и ожидания. Обнялись, я попрощался: потом еще обнялись — мы оба могли зареветь. Она сидела и махала мне рукой. Едва заставил себя выйти из ее дома.

20 июля раздался телефонный звонок из Москвы. Звонила наша подруга: «Фаина Георгиевна умерла»...

Она иногда спрашивала: «Будешь реветь, когда меня не будет?»

Фото В. Петрусовой

Читать дальше

 

<sape_index>Рузвельт назвал ев величайшей трагической актрисой. Сталин ставил выше всех советских комедийных киноактеров. Брежнев признавался ей в любви. Ее ближайшими подругами были Любовь Орлова и Анна Ахматова. Любовником — один из самых прославленных маршалов великой отечественной. Более полувека она была предметом обожания миллионов зрителей. Ее фразы стали фольклором, породили серию анекдотов, вошли в сборники афоризмов… И всю жизнь она жаловалась, что одинока, обделена любовью, обижена жизнью и несчастлива в профессии. Правдой было и то, и другое. «Жопа» и «говно» были любимыми словами этой рафинированной московской интеллигентки. Она постоянно была в контрапункте, не вписывалась в среду, к которой принадлежала, вечно оказывалась чужой среди своих, везде чувствовала себя подкидышем, а одноименного фильма, сделавшего ее всенародно известной, стыдилась, как дырки на чулке.
ГАДКИЙ УТЕНОК
У таганрогского фабриканта Гирша Фельдмана (завод сухих красок, недвижимость, розничная торговля, пароход «Святой Николай») было пятеро детей, из них две дочери. Старшая — красавица Белла и младшая — Фаня, дурнушка. Белла — любимица семьи, папина гордость, а Фаня — какая есть. Не повезло, неудачная вышла. Ну так что ж, все равно родная кровь. Бог недодал — папа восполнит приданым, сладится как -нибудь. Дочерняя карьера какая? Замуж и рожать. Не с лица воду пить, если с лицом не очень: есть, чем поправить, с чего пить и есть, не нищие чай, и она не сирота. Сейчас, глядя на ее девичьи фотографии, трудно понять, чем она была так страшна, как сама то и дело рассказывала. Может, всему виной постоянное сравнение с сестрой, вероятно, и вправду красавицей, может — слишком некритично усвоенное семейное мнение. Так или иначе, но она с детства считала себя уродиной. И это убеждение вкупе с развитыми на нем комплексами отравило ей жизнь. Она заикалась, была неуклюжей и нескладной, чуралась компании, не имела друзей, не любила учебу» ненавидела гувернантку и бонну (были у нее и та, и другая), ей плохо давались языки, а математика приводила в ужас. Лишь в чтении находила она отдушину. Но и здесь не все было слава Богу: когда в книге кого-то из героев обижали, она рыдала до истерики, и ее за безутешность ставили в угол. Впечатлительностью Фаня, скорее всего» была в мать. Однажды застала ее горько, в голос рыдающей. Испугалась: что стряслось? «В Баденвейлере умер Чехов», — сквозь всхлипы произнесла маман набор незнакомых слов. На коленях ее подрагивала в такт рыданиям газета со страшной вестью, на ковре валялся выпавший из ослабевших рук томик его рассказов. Так восьмилетняя девочка впервые узнала о своем великом земляке, В Таганроге был небольшой театр, построенный местными меценатами» среди которых числился и ее отец. Здесь выступали приезжие артисты. Опера Фаню обескуражила. Героя убивают и при этом поют. Он, умирая, тоже поет. Когда после всех этих переживаний все актеры, включая убитых, вышли на поклон, девочка почувствовала себя обманутой. В12 лет она впервые увидела кино. Это было настоящее потрясение. Хотелось сделать что-то большое, доброе, жертвенное. Дома возбужденная Фаня разбила копилку — фарфоровую свинью, набитую мелочью, платой за выпитый рыбий жир, — и раздала соседским детям. Драматический театр открыла для себя в 14- И это была уже болезнь. Спектакль кончился, а она все не могла встать и выйти из зала. Я не выбирала профессию, — написала позже, — она вошла в меня. Стала театралкой. Не пропускала ни одного представления. Устраивала любительские спектакли дома. Крыша окончательно съехала, когда удалось попасть в Московский художественный театр. Там играли все тогдашние звезды, Естественно, Чехова. «Вишневый сад». Вышли после спектакля на бульвар. У нее дрожали руки, она выронила сумочку, деньги разлетелись на ветру.
— Красиво летят, — сказала Фаня вслед. — Как осенние листья в саду.
— Вы прямо как Раневская! — восхищенно заметил обескураженный спутник. Она запомнила.
Если бы в тот вечер давали «Чайку», возможно» страна узнала бы ее под именем «Заречная». Как-то, уже через полвека, в Крыму, глядя на вспорхнувшую чайку, она иронично заметила: «О, МХАТ полетел». Но тогда давали «Вишневый сад». Улетели деньги. Она стала Раневской. Вернувшись домой, кое-как сдала экзамены в гимназии и объявила родителям, что уедет в Москву учиться на артистку, — На кого!?!?!
Для Гирша Фельдмана это было все равно, что мечта стать проституткой. Хочешь изображать Офелию — найди себе Гамлета, выйди замуж, веди хозяйство, роди детей, а в свободное время — играй на здоровье, я тебе театр на дому построю, слава Богу, не бесприданница. Но упрямством младшенькая была в пего. «В Москву! В Москву! В Москву!» — скандировала она, как три сестры в одноименной пьесе ее знаменитого земляка. Уехала. Одна, без родительского благословения. Ни в одну театральную школу экзальтированную провинциалку не приняли. Как взять, когда она рта не могла открыть? Врожденное заикание в моменты волнения у нее всегда обострялось, а уж как она волновалась на прослушиваниях, можно представить. Лишь краснела и мычала. Идите, девушка, это профессиональное заболевание» с этим можно жить, но играть -никак. Не мытьем, так катаньем. Она нашла частную школу. Туда (знакомая картина?) брали всех, лишь бы платили, К тому времени отец, сжалившись над сбежавшей безумицей, тайком от домашних прислал ей перевод, чтобы с голоду не померла в своей Москве. На эти деньги Фаня стала брать уроки актерского мастерства. Хватило не надолго. С учебой пришлось повременить. Подрабатывала в театральных массовках за гроши. Вечерами бегала по галеркам. Пыталась прикоснуться к великим. Иногда удавалось. Обстоятельства одного знакомства Раневская описала позже в своих воспоминаниях. Через несколько лет, снова оказавшись в Москве после своих театральных странствий, она не могла попасть во МХАТ даже зрительницей — невозможно было достать билеты. Написала письмо Качалову, которое теперь решилась отправить. Мол, та самая дура, что, увидев вас в Столешниковом, грохнулась в обморок, вы ее еще откачивали в кондитерской у французов, теперь актриса. Не поможете ли с билетиком? Он оставил в кассе два, и началась их долгая нежная дружба. Но в то время решающую роль в ее судьбе сыграла дружба с примой Большого театра» знаменитой балериной Екатериной Гельцер. Гельцер устроила ее и в театр. Это был Дачный театр с репертуаром, и публикой, и актерами. Дебютантке доставались роли статистов, зато партнерами ее были знаменитости. С одной из них, тогдашним кумиром театральной Москвы Певцовым, она играла в спектакле по пьесе Леонида Андреева «Тот, кто получает пощечины». 
ТЕАТРАЛЬНЫЙ РОМАН
В малаховском театре она получила свой первый ангажемент — в Керчь, откуда началось ее долгое кочевье по театрам юга России, За этой беготней по сценам, ролям» клоповым провинциальным гостиницам, богемным пирушкам» разыскиванием антрепренеров, сбежавших с выручкой, она не заметила главных событий в истории России и ее семьи. В России случилась революция» а в семье — эмиграция. Оба события были связаны. Папаша Фельдман не стал дожидаться Октября. Ему вполне хватило Февраля и всего, что началось вослед, чтобы понять, чем это кончится. Он быстро сообразил, что из всего его имущества самая полезная вещь — пароход. Погрузил на него пожитки и семью и отчалил в Константинополь — задолго до того, как оставшиеся пароходы того же маршрута стали брать штурмом и в панике. Естественно» на просторном «Святом Николае» нашлось бы место и для непутевой Фаньки, но она и ухом не повела на то, что враз лишается всей родни, возможно, навсегда. Ее в тот момент волновала очередная роль очередной барышни или дамы в очередном летнем театре на крымском берегу. Не удавалось раскрыть образ. Ей остро не хватало настоящей театральной школы, а не семьи. Так что пусть пароход плывет. Много позже, когда, в общем-то, выбора у нее уже не будет, за ней запишут: «Семья — это все. Поэтому надо выбирать: либо все, либо семья». Это «все» начало у нее складываться в Ростове-на-Дону, который постепенно становился столицей Белой гвардии, и туда стала стягиваться публика, охочая до развлечений и искусств, а значит, наряду с проститутками, и артисты. Оказавшись там со своим очередным театром, Раневская увидела, что в Ростове играет и сама Павла Леонтьевна Вульф — одно из ее отроческих потрясений еще со времен Таганрога. Если Комиссар же века я была общепризнанной королевой сцены в столицах» Вульф, безусловно, властвовала в провинции, а это — вся Россия, Раневская решилась напроситься к ней в ученицы. Но стала больше чем ученицей — членом семьи. Они были неразлучны до самой смерти Павлы Леонтьевны, А тогда начали путешествовать по подмосткам уже вместе. Вместе в начале 1930-х годов обосновались в Москве. Таиров дал Раневской роль в Камерном. В1934 году ее приглашают в театр Красной армии, и она становится там примой. Главный режиссер Малого Судаков уговаривает ее перейти к нему. Она долго колеблется» но соблазн играть на сцене, где блистала сама Ермолова, слишком велик. Со скандалом уходит из армейского театра» «Советская культура» ославляет ее статьей «За длинным рублем», хотя не поманили и копейкой. Но скандал происходит и в Малом: ведущие актрисы элитной труппы не хотят новой конкурентки, главный режиссер не смеет пойти против народных и заслуженных. Раневской же даже не сообщает о перемене ее участи. Она без работы, без жилья {из комнаты в общежитии армейского театра ее уже выселили). Нашла приют на кухне у Павлы Вульф. Подкидыш. Потом в ее жизни был театр имени Моссовета Юрия Завадского, где она прослужила дольше всего, но и оттуда уходила в другие, возвращалась, уходила вновь. «Я переспала со всеми театрами Москвы, — скажет она позднее, — но ни с кем не получила удовольствия». С режиссерами, она считала, ей не везло. Да и им с ней тоже. Она доверяла только Павле Вульф. Та анализировала каждую ее роль, и мнение учительницы было для Раневской истиной в высшей инстанции. Остальных не ставила ни в грош. Она сама разрабатывала роль, причем с такой тщательностью, что часто переписывала ее за драматурга. Драматурги, привыкшие к режиссерскому вмешательству в текст во время постановки, зачастую мирились с ее своеволием — она уже была примой. Режиссерам было труднее. Второстепенные персонажи в исполнении Раневской становились ярче главных, цитировали только их, ходили на них — какой режиссер это вытерпит? У них вообще были непростые отношения. Она презрительно называла его Перпетуум — кобеле (мастер был большой ходок, и его пассии, бывало, управляли театром вместе с ним), считала, что из-за него на сцене используют лишь один процент ее возможностей. Отчасти это было правдой. Но надо учесть, что в работе с Раневской у Завадского были сложности и помимо ее жуткого характера, и тому есть письменное свидетельство, хотя оно касается кино. 
НЕРВИРОВАНИЕ МУЛИ
Ее первая роль (естественно, второго плана) была в первом фильме Михаила Ромма «Пышка» по новелле Ги де Мопассана. Снимали тяжело, в холодных, недостроенных еще павильонах будущего «Мосфильма», в основном по ночам. Раневская утверждала, что с тех пор у нее бессонница, которой она мучилась до конца жизни. Фильм немой, но она выучила для своей роли фразу по-французски, которую и произнесла в кадре. Когда в Советский Союз приехал Ромен Ролан, Горький показал ему «Пышку» у себя на даче. Французский классик пришел в восторг, а когда дошло до сцены, где героиня Раневской, мадам Луазо, попрекает Пышку распутством, просто подпрыгнул: он прочел по губам, что та говорит «блядь» на языке оригинала. Ролан настоял, чтобы русскую «Пышку» показали во Франции. Еще одна роль Раневской, тоже у Ромма, имела большой успех за рубежом. Фильм ««Мечта», где она сыграла роль Розы Скороход, вышел в начале войны, и стране было не до него. Но Сталин прислал новую ленту в подарок президенту Рузвельту. Тот смотрел ее вместе с Теодором Драйзером. Оба обалдели от восхищения. Рузвельт сказал, что Раневская — величайшая трагическая актриса, Драйзер собирался писать о ней статью. Трудно сказать, знала ли об этом сама Раневская. Дома, в Советском Союзе, невероятную популярность у зрителей ей принесли совсем другие роли. И, как правило, в народ уходили фразы, которые она сама сочиняла для своих персонажей. Самая знаменитая среди них — «Муля, не нервируй меня!», которую Раневская опрометчиво вставила в уста свой героини, взбалмошной семейной диктаторши Ляли в комедии «Подкидыша. Эта фраза, этот образ, этот фильм стали настоящим кошмаром для нее на всю оставшуюся жизнь. Когда, будучи в эвакуации в Ташкенте, она гуляла по городу с Анной Ахматовой, их преследовали пацаны с криками «Муля, не нервируй меня?» Когда, как-то оставшись без денег, она попыталась продать пальто и тут же, конечно, была задержана милиционером за спекуляцию, мальчишки следовали эскортом всю дорогу до отделения, подняв ор на весь город: «Мулю повели!» Эйзенштейн» вернувшись с дачной аудиенции глубокой ночью, тут же позвонил Раневской и передал ей высочайший отзыв. Радость требовала выражения. Она надела пальто на ночную рубашку, спустилась вниз, разбудила дворника, и они вместе распили бутылку во славу вождя. Больше не с кем было.
ФОРМУЛА ЛЮБВИ
Всю жизнь она делала вид, что терзается одиночеством, а к старости не стеснялась на него сетовать. Из ее высказываний: «С тех пор не то, что влюбляться, смотреть на них не могу — гады и мерзавцы!», «Женщины, конечно, умнее мужчин. Вы когда-нибудь слышали, чтобы какая-нибудь женщина потеряла голову от того, что у мужчины красивые ноги?», «Бог создал женщин красивыми, чтобы их могли любить мужчины, и глупыми, чтобы они могли любить мужчин». «Красивые женщины пользуются большим успехом у мужчин, чем умные. Потому что слепых мужчин совсем мало, а глупых — навалом». О ее романтических отношениях с прославленным маршалом Федором Толбухиным, командующим рядом фронтов, среди которых 4-й Украинский. Правда, продолжались они недолго — он умер в 1949 году. В общем и эта сторона жизни Раневской была не чужда. Великая русская актриса Александра Яблочкина, из-за всецелого увлечения сценой так и не познавшая плотской любви» попросила именно Раневскую рассказать, что это, собственно, такое. Услышав ее описание, изумилась: «Боже! И все это без наркоза?» Но все-таки обратилась к ней как к эксперту — была уверена, что та знает — Раневская не была скромницей. Она умела не только удивлять, но и удивляться. Старые фильмы, записи последних спектаклей с ее участием, целый пласт фольклора, оставшийся после нее, и зрительская любовь, уже посмертная, от поколения, не заставшего ее при жизни, опровергают напрочь ее собственные рассуждения о своей несчастной судьбе. Жизнь удалась. Жаль, выяснилось это, когда она уже кончилась.</sape_index>

—  А Вы молитесь перед едой?
— Нет, моя жена нормально готовит.

*******
  Хочешь скушать бутерброд? Посмотри на свой живот!

******** 
  Определить женатого мужчину легко — он всегда неадекватно реагирует на вопрос по телефону: «Ты      где?»

 ********
  Состоялся первый международный съезд лохов — лохи приехали со всего мира, а съезд отменили

******** 
  Самое популярное занятие перед сном­ ­— считать, сколько часов ты проспишь, если уснешь прямо сейчас

********